[Relictum_mores]

Название: Там на дне души несчастной, спит поверженный зверь.
Автор:  Relictum_mores
Бета: часть 1 Стая_ворон, часть 2  Imperatrix
Размер: 11 стр
Статус: в процессе
Персонажи: Россия, Украина, Беларусь, Пруссия, упоминается Германия
Жанр: Гет, Ангст, Драма, Психология, Повседневность
Рейтинг: R
Предупреждение: OOC, Насилие, будет добавлен фанон
Краткое содержание: Пруссия после войны живет с Брагинским и его семьёй.
Примечания: историчские факты могут быть сознательно изменены и подогнаны под сюжет и наоборот. <Ибо человек...(за двумя зайцами) Извиняйте, вдохновение решило что будет так - и точка.>
Отказ от прав: персонажи принадлежат Химаруе.
Размещение: Разрешение в обмен на ссылку.
Ссылка на Фикбук: ficbook.net/authors/3771

часть 1

Гил­берт, шум­но втя­нув в се­бя воз­дух, оч­нулся от мяг­кой ть­мы за­бытья. Гла­за ре­зану­ло яр­ким све­том, лив­шимся в ок­но, рас­се­чен­но­му пруть­ями ре­шет­ки. Он прик­рыл ве­ки, вце­пив­шись длин­ны­ми блед­ны­ми паль­ца­ми в бе­лос­нежную боль­нич­ную прос­ты­ню. Боль, ко­торой ко­ма ме­шала ис­тя­зать мозг, нах­лы­нула вол­ной. Ка­залось, она вез­де, в каж­дой кле­точ­ке те­ла. Но са­мая боль­шая её часть за­та­илась в ли­хора­доч­но бь­ющем­ся сер­дце.
В об­ласти сги­ба пра­вой ру­ки мед­ленно полз хо­лодок. Прус­сия ско­сил гла­за. Так и есть, при­леп­ленный бе­лым плас­ты­рем ка­тетер, что­бы лиш­ний раз не ис­кать ве­ну. На блед­ной ко­же кри­выми рос­черка­ми ге­матом от­ме­чались мес­та срос­шихся пе­рело­мов. Он пе­ревел взгляд на ле­вую ру­ку, там, на сги­бе, был толь­ко кро­вопод­тёк, ос­тавший­ся от не­доб­ро­совес­тной мед­сес­тры. Хо­тя мо­жет быть и не из-за неё. Прос­то он ле­жал так дол­го, что ру­ки при­ходи­лось мно­го раз ме­нять. Сколь­ко он здесь? Го­лова от­ка­зыва­лась ду­мать, мыс­ли ста­нови­лись всё тя­желее. Он вновь про­валил­ся в не­бытие тем­но­ты, на этот раз не спа­ситель­ной ко­мы, а бес­по­кой­но­го сна.
Хлоп­ну­ла дверь. Бай­льшмидт сно­ва оч­нулся. Он не мог по­нять, вы­шел ли кто-ни­будь из па­латы, или это один из его бес­по­кой­ных от­го­лос­ков сно­виде­ний. Ему опять снил­ся го­рящий Ка­фед­раль­ный со­бор Кё­ниг­сбер­га, взры­вы, кри­ки, кровь. За ок­ном бы­ла ночь. Свет го­рел толь­ко де­жур­ный, ка­кой-то тус­клый и без­на­дёж­но да­лёкий. Боль от­сту­пила, а мо­жет быть, прос­то за­та­илась внут­ри, до­жида­ясь сво­его ча­са. Опять по ру­ке пол­зёт хо­лодок вли­ва­емо­го пи­татель­но­го рас­тво­ра. Про­тив­ные зву­ки ка­па­ющей во­ды из пло­хо за­вин­ченно­го кра­на, мер­но от­счи­тыва­ли мгно­вения.

Он по-преж­не­му пло­хо пред­став­лял, сколь­ко прош­ло вре­мени. Не­деля? Ме­сяц? Год? Прус­сия всё ча­ще стал при­ходить в се­бя. Вра­чи, слов­но бе­лые те­ни за­ходи­ли в па­лату, су­хо ин­те­ресу­ясь его са­мочувс­тви­ем на не­мец­ком, в ко­тором улав­ли­вал­ся лёг­кий ак­цент, тща­тель­но про­води­ли ос­мотр, за­писы­вая что-то в план­шетные блок­но­ты и быс­тро скры­вались за дверью. Мед­сес­тры, при­носив­шие еду, ста­рались не встре­чать­ся взгля­дом с алы­ми гла­зами Гил­берта — они яв­но бо­ялись его, а мо­жет быть, бес­по­ко­ились о сво­ей шку­ре. Да и сам Бай­льшмидт не тя­готел по­гово­рить, хо­тя воп­ро­сов в го­лове ро­илось слиш­ком мно­го.
Как толь­ко он смог бо­лее-ме­нее хо­дить, прус­сак пер­вым де­лом от­пра­вил­ся в ко­ридор. Дви­жение да­валось с тру­дом, срос­ши­еся ко­неч­ности про­тив­но ны­ли, прев­ра­щая каж­дый шаг в ис­пы­тание. Че­рез каж­дый де­сяток он ус­та­ло прис­ло­нял­ся к сте­не, что­бы хоть как-то унять прис­ту­пы го­ловок­ру­жения.

— Возь­ми­те, – от зву­ка го­лоса Прус­сия вздрог­нул, слов­но от выс­тре­ла. Обер­нувшись, он уви­дел мо­лодую мед­сес­тру, ко­торая про­тяги­вала ему кос­тыль. Моз­гу, от­выкше­му от вос­при­ятия ре­чи, пот­ре­бова­лось не мень­ше ми­нуты, что­бы по­нять, что она ска­зала ему это по-рус­ски.
— Спа­сибо, – Гил­берт взял про­тяну­тый пред­мет. Собс­твен­ный го­лос был хрип­лый, да и прус­сак не­осоз­нанно ска­зал это на сво­ём язы­ке. Де­вуш­ка лишь рас­те­рян­но кив­ну­ла и, пок­раснев, по­нимая свою оп­лошность, спеш­но за­няла своё мес­то за сто­ликом в ко­ридо­ре.
С клю­кой хо­дить ста­ло зна­читель­но лег­че. Дой­дя до пос­та, он об­ло­котил­ся од­ной ру­кой на стол. Мед­сес­тра как буд­то вни­матель­но чи­тала ка­кие-то бу­маги, но ру­ки у неё зад­ро­жали при его приб­ли­жении.
— Ска­жи…. Ка­кое се­год­ня… чис­ло? – ста­ра­ясь из­влечь из па­мяти пра­виль­ные окон­ча­ния, за­дал воп­рос Гил­берт на род­ном для неё рус­ском.
— 16 и­юня 1951 год, – еле слыш­но про­шелес­те­ла де­вуш­ка, про­бежав взгля­дом по пус­тынно­му ко­ридо­ру, ве­ро­ят­но вы­ис­ки­вая не­воль­ных сви­дете­лей зап­ре­щён­но­го раз­го­вора.
Гил­берт не стал даль­ше расс­пра­шивать её, он по­нял, что про­валял­ся око­ло 5 лет. Не так уж мно­го для стра­ны, но не­мало для че­лове­ка. В го­лове ос­тался толь­ко один воп­рос: «По­чему имен­но Бра­гин­ский?» При­мер­но че­рез не­делю, как обыч­но с ут­ра, к не­му за­шёл глав­врач.
— Вас вы­писы­ва­ют. Ве­чером за ва­ми при­едут,— про­ведя ежед­невный ос­мотр, су­хо бро­сил тот.
Бли­же к ве­черу ми­ни­атюр­ная де­вуш­ка, та са­мая, ко­торая по­дала ему пал­ку, при­нес­ла в па­лату ка­кую-то одеж­ду, яв­но ли­тов­ско­го про­ис­хожде­ния
— Как вый­ди­те из па­латы, по­вер­ни­те нап­ра­во, за­тем вниз по лес­тни­це и че­рез пя­тую про­ход­ную вый­ди­те на ули­цу. Ма­шина при­будет че­рез 20 ми­нут, – она дож­да­лась под­твержда­юще­го кив­ка прус­са­ка и ис­чезла за дверью. Бай­льшмидт быс­тро одел­ся, бор­мо­ча под нос, что-то об убо­гос­ти мо­дель­еров То­риса. Оки­нув уже из­рядно на­до­ев­шую ком­на­ту на­пос­ле­док взгля­дом, он вы­шел. Прой­дя про­ход­ную, Гил­берт ос­та­новил­ся в не­реши­тель­нос­ти пе­ред двой­ной тя­жёлой дверью, от­де­ляв­шей его от на­руж­но­го ми­ра. Но тут же, хмык­нув, с раз­ма­ху, уда­рил по ней но­гой.

На ули­це уже нас­ту­пали су­мер­ки, вок­руг крыль­ца — с од­ной сто­роны ко­торо­го был за­ас­фаль­ти­рован­ный скат для ка­талок, а с дру­гой лес­тни­ца, — бы­ло мно­го зе­лени, зак­ры­ва­ющей со­бой раз­но­мас­тные кир­пичные пос­трой­ки. При­сев на пе­рила, Бай­льшмидт, прик­рыв гла­за, стал ждать, уже до­гады­ва­ясь, что прос­тым соп­ро­вож­де­ни­ем дан­ное «пу­тешес­твие» не ог­ра­ничит­ся. По заг­ражде­нию ря­дом что-то ца­рап­ну­ло ко­гот­ка­ми об ме­тал, ве­село пис­кнув. В боль­нич­ное ок­но Прус­сия час­то наб­лю­дал стай­ки во­робь­ёв, ко­торые, ка­залось, сов­сем не бо­ялись его, и ког­да он под­но­сил па­лец к стек­лу, пы­тались его клю­нуть. Прус­сак всег­да лю­бил ма­лень­ких птиц, хо­тя сам в этом се­бе не приз­на­вал­ся. Обер­нувшись к пер­на­тому, Бай­льшмидт удив­ленно нес­коль­ко раз мор­гнул.

— Ты??? – ма­лень­кая жёл­тая птич­ка пе­реб­ра­лась к его ру­ке и ста­ла те­реть­ся об неё го­ловой. Он не ви­дел Пру­бер­та с пос­ледне­го дня Кё­ниг­сбер­га. Бе­реж­но взяв пу­шис­тый ко­мок в ла­дони, он неж­но пог­ла­дил его боль­ши­ми паль­ца­ми, от­че­го пти­ца ещё ра­дос­тнее за­пища­ла.
Вда­ли пос­лы­шал­ся звук приб­ли­жа­ющей­ся ма­шины. Чёр­ный ЗИМ, вы­ныр­нувший из-за по­воро­та до­роги, ос­та­новил­ся у крыль­ца, свер­кая хро­миро­ван­ным бам­пе­ром. Зад­няя двер­ца от­кры­лась, и го­лос, ко­торый так час­то прес­ле­довал прус­са в его нес­по­кой­ных снах, при­казал ему са­дить­ся в ма­шину. Ста­ра­ясь дви­гать­ся неб­режно и рас­ко­вано, Прус­сия за­лез в са­лон, пред­ва­ритель­но за­сунув пти­цу за па­зуху.
— Дав­но не ви­делись, Гил­берт! Мне ска­зали, что те­бе луч­ше, и я сра­зу же ре­шил заб­рать те­бя до­мой, да­же сво­их ещё не пре­дуп­ре­дил , — на ли­це Рос­сии иг­ра­ла по­доз­ри­тель­но доб­рая улыб­ка.
— Мо­его до­ма здесь нет, — воз­ра­зил бы­ло Бай­льшмидт, но Иван про­иг­но­риро­вал это за­меча­ние.
— Вот. Это твои но­вые до­кумен­ты, — про­тяги­вая крас­ный со­вет­ский пас­порт с зо­лотым гер­бом, про­дол­жал рус­ский.
Прус­сия неб­режно взял до­кумент за край, на вы­тяну­той ру­ке от се­бя. За­тем встря­хива­ющим дви­жени­ем кис­ти от­крыл пер­вую стра­ницу. Ни­чего ин­те­рес­но­го: по до­кумен­ту ему зна­чил­ся 21 год, имя и фа­милия ос­та­вались преж­ни­ми Он мель­ком взгля­нул на рус­ско­го, тот по-преж­не­му был в сво­ей бес­смен­ной ши­нели, толь­ко на гру­ди по­явил­ся ор­ден зо­лотой пя­тико­неч­ной звез­ды.
— Да, вы­иг­ра­ли. Он под­пи­сал ка­питу­ляцию и твое рас­форми­рова­ние. ГДР, — пе­рех­ва­тив взгляд, Гил­берта улыб­нулся Рос­сия. Прус­сия от­вел гла­за, ус­та­вив­шись в ок­но за ко­торым про­носи­лись де­ревья. Пос­ле фра­зы Ива­на вновь силь­но зак­ру­жилась го­лова и к это­му же при­бавил­ся неп­ри­ят­ный стук кро­ви в вис­ках.
— ГДР?— го­лос Прус­сии стал зло­веще тих и вкрад­чив. Пас­порт он неб­режно уб­рал в кар­ман, и бе­лые, как мел паль­цы впи­лись в мяг­кую об­шивку си­дения.
— Те­перь ты в мо­ем сос­та­ве. Прус­сии боль­ше нет. Есть Гер­ман­ская Де­мок­ра­тичес­кая Рес­публи­ка, — Иван пе­рес­тал улы­бать­ся, и, ка­залось, оза­бочен­но пос­мотрел в его сто­рону. Ви­димо, по­чувс­тво­вав пе­реме­ну в сос­то­янии быв­ше­го про­тив­ни­ка.
— Яс­но. Что вы сде­лали с Люд­ви­гом? — оз­лоблен­ность в ду­ше ис­чезла, ос­та­лась толь­ко за­та­ен­ная, хо­лод­ная как сталь, не­нависть от у­яз­влён­ной гор­дости. И да­лекий го­лос рас­судка, что всё к это­му и шло с са­мого на­чала вой­ны.
— Он жив. Кон­тро­лиру­ет­ся со­юз­ны­ми си­лами. Бер­лин раз­бит на 9 сек­то­ров, — пос­леднюю фра­зу Прус­сия про­пус­тил ми­мо ушей. Глав­ное, брат жив — по­ка жив Гер­ма­ния, бу­дет жить и он. Не важ­но, что сей­час Рос­сия вос­при­нима­ет его как про­чих сво­их "руч­ных зве­рюшек". Это лишь воп­рос вре­мени. Прис­туп вер­ти­го от­сту­пил так же вне­зап­но, как и на­чал­ся.

Меж­ду тем за ок­ном уже по­каза­лась Мос­ква. Гил­берт от­ме­тил, что с тех дав­них пор пос­ле его пос­ледне­го ви­зита в N-ом го­ду го­род из­ме­нил­ся до не­уз­на­ва­емос­ти. На­конец шо­фер свер­нул под ар­ку и ос­та­новил­ся у подъ­ез­да ста­рин­но­го до­ма, в прош­лом, ви­димо, при­над­ле­жав­ший пер­со­не дво­рян­ско­го сос­ло­вия, а сей­час раз­граб­ленный пар­тий­ны­ми ра­бот­ни­ками, ко­торым не хва­тило апар­та­мен­тов в Крем­ле или квар­тир для лю­бимых де­тей. Швей­цар у рез­ной две­ри с ко­ваной руч­кой поч­ти­тель­но кив­нул Бра­гин­ско­му, про­иг­но­риро­вав во­шед­ше­го за ним Прус­сию.
По­дой­дя к две­ри квар­ти­ры, Иван пох­ло­пал Гил­берта по пле­чу.

— Что-то ты не ве­селый. Не расс­тра­ивай сес­тер, улыб­нись, — от при­кос­но­вения тя­желой ру­ки рус­ско­го, те­ло прус­са­ка прон­зи­ло вспыш­кой бо­ли, от ко­торой тот чуть не сва­лил­ся на сом­ни­тель­ной чис­то­ты ка­фель подъ­ез­да. Под­держи­вая ГДР, Иван на­жал кноп­ку на сте­не, внут­ри квар­ти­ры рез­ко зат­ре­щал зво­нок. За дверью сра­зу пос­лы­шались то­роп­ли­вые ша­ги, ви­димо, Рос­сию дав­но жда­ли. От­кры­ла Бе­лорус­сия. Де­вуш­ка улыб­ну­лась бра­ту, от­хо­дя на нес­коль­ко ша­гов внутрь, что­бы тот во­шел. Уви­дев Прус­сию, она бы­ло по­тяну­лась к бе­лос­нежно­му пе­ред­ни­ку платья — что она там скры­вала, по­хоже, знал не толь­ко Бай­льшмидт.
— На­таша, ну раз­ве так встре­ча­ют но­вых чле­нов семьи? — Иван за­горо­дил Прус­сию со­бой.
— Он мне не семья, Ва­ня, он фа­шист прок­ля­тый! — де­вуш­ка рез­ко раз­верну­лась и ис­чезла на кух­не.
— На­цист, а не фа­шист, — ма­шиналь­но бро­сил вслед Ар­лов­ской Прус­сия, ос­матри­вая ко­ридор, яр­ко ос­ве­щён­ный ста­рин­ны­ми све­тиль­ни­ками. Их хо­лод­ный ис­кусс­твен­ный свет от­ра­жал­ся в глян­це свет­ло­го пар­ке­та.
Из ком­нат в ко­ридор вы­суну­лись удив­ленные ли­ца Бал­ти­ки. Но про­ком­менти­ровать вслух ре­шил­ся толь­ко не от­ли­чав­ший­ся ни­ког­да умом Рай­вис.
— Ай! Приз­рак!!! — за­вопил тот на всю квар­ти­ру, спря­тав­шись за Лит­ву, у ко­торо­го, ка­залось, еще нем­но­го и свет­ло-зе­лёные гла­за на лоб по­лезут. Эс­то­ния дер­жался луч­ше всех, он прос­то снял оч­ки и стал тща­тель­но их про­тирать.
— Лат­вия, это не приз­рак, это ГДР, — Рос­сия ра­зул­ся и, под­тол­кнув Прус­сию к при­бал­там, ушел к сес­трам на кух­ню, из ко­торой слы­шал­ся спор млад­шей и стар­шей, уве­рен­но пе­рерас­та­ющий в со­ру.
— Ну что, де­гене­раты. Я вер­нулся! — ос­ка­лив­шись, Гил­берт ски­нул бо­тин­ки и нап­ра­вил­ся к ис­чезнув­шей в ком­на­те Бал­ти­ке. Это ока­зал­ся зал, в ко­тором сто­ял де­ревян­ный стол, нак­ры­тый кру­жев­ной нак­рахма­лен­ной ска­тертью со сла­вян­ски­ми крас­ны­ми узо­рами по кра­ям, ос­ве­ща­емый оран­же­вым све­том люс­тры. Эс­то­ния си­дел на мяг­ком сту­ле, за спин­кой ко­торо­го пы­тал­ся спря­тать­ся Рай­вис, ря­дом сто­ял Лит­ва.
— Приз­нать­ся, мы ду­мали не встре­тить твою блед­ную фи­зи­оно­мию боль­ше, — Лит­ва вце­пил­ся в спин­ку сту­ла Эс­то­нии столь силь­но, что кос­тяшки паль­цев по­беле­ли. На его ли­це бо­ролись меж­ду со­бой страх и неп­ри­язнь.
-То­рис, не шур­ши, слы­шал, что Бра­гин­ский ска­зал, — мы ведь семья, — Прус­сия раз­ва­лил­ся на зе­лёном мяг­ком ди­ване, наг­ло заб­ра­сывая но­ги на под­ло­кот­ник.
-Гил-л-лберт? Но те­бя, же уб-б-б-или... — Лат­вия выг­ля­нул из-за пле­ча То­риса, все еще не до­веряя собс­твен­ным гла­зам.
— Ес­ли ты хо­чешь про­верить мою ма­тери­аль­ность, так и ска­жи. Вста­ну и прибью, мел­кий, — Гил­берт, улы­ба­ясь, сде­лал рез­кое дви­жение в сто­рону Бал­ти­ки. От­че­го вся тро­ица вздрог­ну­ла.
— А я ви­жу, вы тут сов­сем ос­во­ились. Бе­седу­ете о чем? — Рос­сия ши­роким ша­гом ока­зал­ся око­ло них. Бал­ти­ка при­тих­ла, пря­ча от фи­ал­ко­вых глаз взгля­ды. Гил­берт де­монс­тра­тив­но стал рас­смат­ри­вать фи­кус в де­ревян­ной кад­ке у ок­на. Раз­ря­дило по­вис­шую в душ­ном воз­ду­хе па­узу по­яв­ле­ние стар­шей сес­тры Бра­гин­ско­го.
— Ужин го­тов. Про­шу всех к сто­лу, — во­шед­шая Ук­ра­ина нес­ла кас­трю­лю с бор­щом. Дой­дя до сто­ла, она опус­ти­ла её на проб­ко­вую под­став­ку по­сере­дине, рас­пра­вив буг­ря­щу­юся ска­терть. Сле­дом шла хму­рая Бе­лорус­сия с та­рел­ка­ми, рас­пи­сан­ны­ми под гжель, рас­ста­вив их каж­до­му и по­ложив ря­дом при­боры, она се­ла по пра­вую сто­рону от Рос­си­ей, ко­торый ре­зал боль­ши­ми лом­тя­ми ржа­ной хлеб.
— Гил­берт. При­сажи­вай­ся, — ука­зав на мес­то ря­дом с Бе­лорус­си­ей, ра­душ­но ска­зал Иван. Та хо­тела воз­ра­зить, но заб­лестев­ший взгляд бра­та прер­вал за­рож­давшу­юся на язы­ке сес­тры гнев­ную ти­раду о прок­ля­тых нем­цах.
— Бла­года­рю. Я уж как-ни­будь воз­держусь, — прусс хо­тел выс­коль­знуть из за­ла, но еще боль­ше по­тем­невшее ли­цо Ива­на нед­вусмыс­ленно на­мека­ло о воз­можных пос­ледс­тви­ях та­кого воз­держа­ния, пос­ледс­тви­ях яв­но на­силь­ствен­но­го ха­рак­те­ра.
Прус­сия дол­го про­водил по бор­щу лож­кой, преж­де чем рис­кнул его поп­ро­бовать. Он тер­петь не мог су­пы, они бы­ли для не­го вос­по­мина­ни­ем боль­ни­цы и ужас­ной еды, что там вы­дава­ли за ну­левой стол. На­конец, за­чер­пнув лож­ку, он су­мел зас­та­вить се­бя это поп­ро­бовать. Ук­ра­ина всег­да неп­ло­хо го­тови­ла, пус­кай на его взгляд спе­цифич­но, но во вре­мя ок­ку­пации жи­лось им с бра­том на отоб­ранных у се­лян хар­чах бо­лее чем неп­ло­хо. А уж борщ, при­готов­ленный для так на­зыва­емой «семьи СССР», был вы­ше вся­ких пох­вал.
— Олень­ка, а не от­пра­вить­ся ли нам в Крым на не­дель­ку, гля­дишь, и Гил­берт здо­ровье своё там поп­ра­вит? – Рос­сия был уже хо­рошо на ве­селе от мно­жес­тва ста­канов вод­ки, ко­торые бы­ли да­леки от стан­дар­тных стог­раммо­вых сто­пок.
— Да, за­меча­тель­ная идея, – стар­шая сес­тра улыб­ну­лась и выш­ла на кух­ню за пю­ре с кот­ле­тами, ко­торые се­год­ня сос­тавля­ли вто­рое блю­до.
— Спа­сибо, Оля. Бы­ло очень вкус­но, – На­талья сор­ва­лась из-за сто­ла пос­ле ужи­на пер­вой, соб­рав гряз­ную по­суду. То­рис хо­тел по­мочь ей — ви­димо, па­рень де­лал это не впер­вые, но Рос­сия пло­хо ско­ор­ди­ниро­ван­ным жес­том ос­та­новил его.
— Пусть ГДР по­может сес­трён­ке, быс­трее по­об­выкнет, – по ли­цу Прус­сии, ко­торый по­пер­хнул­ся, до­жёвы­вая мя­со, это­го нель­зя бы­ло ска­зать. Он мол­ча взял часть по­суды и от­пра­вил­ся за млад­шей на кух­ню, мыс­ленно прок­ли­ная Бра­гин­ско­го, ос­ме­лив­ше­гося опус­кать Ве­лико­леп­но­го до мытья по­суды.
— Уби­рай­ся от­сю­да, даль­ше я са­ма справ­люсь, – Бе­лорус­сия, не обер­нувшись в его сто­рону, от­кры­ла кран и ста­ла нер­вно мыть та­рел­ку. Но вос­поль­зо­вав­шись офи­ци­аль­ным пред­ло­жени­ем по­мочь, Гил­берт не хо­тел так быс­тро ухо­дить, и, наг­ло ух­мыль­нув­шись, он лишь ти­хо прик­рыл дверь в ком­на­ту.
-Фрой­ляйн, ну что же вы так гру­бите, – па­рень по­дошёл к ней сза­ди и, на­вис­нув над де­вуш­кой, упёр­ся ру­ками в ра­кови­ну, с мер­зко улы­ба­ясь.
-Пос­лу­шай, ты…! — де­вуш­ка выс­коль­зну­ла из-под прус­са­ка с не­ожи­дан­ной для не­го быс­тро­той, прис­та­вив к его гор­лу хо­рошо зна­комый с во­ен­но­го вре­мени нож.
– Сей­час тво­его сол­да­фона ря­дом нет, и вряд ли вра­чи смо­гут вы­тащить те­бя с то­го све­та во вто­рой раз! – си­ние глу­бокие гла­за де­вуш­ки не­доб­ро свер­кну­ли, в тот же мо­мент лез­вие ещё бо­лее неп­ри­лич­но на­руши­ло лич­ное прос­транс­тво око­ло гор­ла Гил­берта.
— Ну, что ты так за­велась сра­зу, я ведь по­мочь хо­тел. Или ты пред­по­чита­ешь это­го ны­тика Лит­ву? – Бай­льшмидт отс­тра­нил­ся от лез­вия и при­сел на раз­де­лоч­ный стол у мой­ки. Злость Бе­лорус­сии толь­ко за­бав­ля­ла его, он слиш­ком мно­го ви­дел в свою сто­рону уг­роз от Вен­грии, что­бы вос­при­нимать жен­ские всплес­ки ина­че.
-— А Ха­тынь ты пом­нишь? – в го­лосе де­вуш­ки пос­лы­шалась сталь, алые гла­за аль­би­носа по­тем­не­ли, он от­вернул­ся к ок­ну ти­хо про­из­нёс:
— Опе­рация Winterzauber…
— Вол­шебс­тво?! Тварь! – На­талья с раз­ма­ху вле­пила ему по­щёчи­ну, вто­рой раз она не смог­ла уда­рить — прус­сак же­лез­ной хват­кой схва­тил обе ру­ки.
— Ес­ли ты хо­чешь из­ви­нений и рас­ка­яния, ты это­го не по­лучишь, ошиб­лась ад­ре­сом, ми­лоч­ка,– мяг­ко от­бро­сив от се­бя де­вуш­ку, пом­рачнев­ший Гил­берт вы­шел из ком­на­ты. Вос­по­мина­ния на­вали­лись слов­но мок­рый ап­рель­ский снег.

Брат сто­ял у ок­на, всмат­ри­ва­ясь в па­да­ющие сне­жин­ки, ко­торые кру­жились в при­чуд­ли­вом валь­се бе­лым пеп­лом.
— Die Partisane, – Люд­виг грох­нул ку­лаком о по­докон­ник, не об­ра­тив вни­мания, что сод­рал при этом ко­жу до кро­ви.
— Да, сог­ла­сен. Они силь­но ме­ша­ют. Нуж­но их при­пуг­нуть, что ли, – Прус­сия си­дел за сто­лом, пок­ры­тым кар­той вос­точно­го фрон­та, пог­ла­живая Пру­бер­та по го­лове. Он не знал, как вос­при­мет эту фра­зу За­пад, взбе­шён­ный дер­зки­ми вы­пада­ми, не пок­ло­нив­шихся пред их сол­да­там лю­дей. Гил­берт при­шёл уже под ко­нец опе­рации под наз­ва­ни­ем «Зим­нее вол­шебс­тво». Зем­ля бы­ла усе­яна ос­татка­ми де­ревень, го­релы­ми тру­пами и тол­па­ми лю­дей, сго­ня­емых в ли­тов­ские ла­геря. Он сам был не свя­той, но, по­жалуй, та­кого он мень­ше все­го ожи­дал от сво­его ма­лень­ко­го За­пада, та­кого спо­кой­но­го и вы­дер­жанно­го. Из ко­лон­ны плен­ных вы­бежал ре­бёнок, — гряз­ная дев­чонка лет вось­ми — с пла­чем и кри­ком она ри­нулась в кус­ты, пос­каль­зы­ва­ясь на мок­рой ве­сен­ней зем­ле.
Кон­во­ир уже вски­дывал ав­то­мат, ког­да Люд­виг рез­ко вски­нул ру­ку, зап­ре­тив стрель­бу.
— Гил­берт! – Прус­сия взгля­нул в ли­цо бра­та, сей­час он не уз­на­вал его. Он толь­ко от­ри­цатель­но по­качал го­ловой. Он был гла­вой ор­де­на, дав­но, но он был им. И уби­вать ре­бён­ка Бай­льшмидт не мог, рё­бен­ка, ко­торый прос­то бе­жал и не пред­став­лял опас­ности. Гер­ма­ния ус­мехнул­ся, про­цити­ровав от­ры­вок ре­чи Геб­бель­са о не­дос­той­нос­ти пра­ва на жизнь лю­бого рус­ско­го. Ов­чарка, сто­яв­шая у его ног, сор­ва­лась, по­летев стре­лой на вновь упав­шую в грязь де­воч­ку.
— Пе­ре­иг­ры­ва­ешь, За­пад, – Гил­берт от­вёл взгляд от неп­ри­ят­ной кар­ти­ны рас­пра­вы жи­вот­но­го над ре­бён­ком.
— Ник­то, — Люд­виг свис­тнул Блэ­ки на­зад и пот­ре­пал её по хол­ке. С мор­ды со­баки ка­пала кровь.

— Уже по­мог? – Иван, по­качи­ва­ясь шёл к не­му навс­тре­чу по ко­ридо­ру, выр­вав прус­са­ка из ому­та па­мяти. – Пой­дём! Сей­час по­кажу ком­на­ту, – он силь­но хлоп­нул Бай­льшмид­та по пле­чу и по­тащил за со­бой. К ис­портив­ше­муся нас­тро­ению Гил­берта при­бави­лась ещё и боль в сер­дце.
— Вот. Рас­по­лагай­ся. Ес­ли ле­карс­тва по­надо­бят­ся, на кух­не по­ищи, – Иван втол­кнул его в по­меще­ние и зах­лопнул дверь.
Прус­сия скеп­ти­чес­ки ос­мотрел не­боль­шую ком­на­ту, в ко­торой ему пред­сто­яло жить. Ни­чего осо­бен­но­го, хо­тя Рос­сия, су­дя по все­му, ста­рал­ся, об­став­ляя её на ма­нер ев­ро­пей­ских до­мов.
— Иди­от, за­чем он так ста­ра­ет­ся…для ме­ня, – Гил­берт рух­нул на слиш­ком мяг­кую ста­рин­ную кро­вать. Единс­твен­ное, что ему, бе­зус­ловно, нра­вилось – тём­но-си­ний цвет, слов­но бар­хат зас­те­лив­ший не­бо. И всё же это бы­ло луч­ше, чем боль­нич­ная кой­ка.

часть 2

Зас­нуть на но­вом мес­те не пред­став­ля­лось воз­можнос­ти: мат­рас был слиш­ком мяг­кий для при­вык­ше­го к по­ход­ным ус­ло­ви­ям Прус­сии. Да и мог он раз­ве зас­нуть пос­ле та­кого стран­но­го дня? Про­ис­хо­дящее всё еще ка­залось ему тя­желым боль­нич­ным сном, он в до­ме Рос­сии, спус­тя 5 лет пос­ле вой­ны…
За дверью в ко­ридо­ре стих­ли шу­мящие при­бал­ты и звон мо­ющей­ся на кух­не по­суды. На крас­ном же­лез­ном бу­диль­ни­ке у кро­вати бы­ла без пя­ти ми­нут пол­ночь, ког­да Гил­берт, ус­тав во­рочать­ся, ти­хо нап­ра­вил­ся в ко­ридор. Ста­рин­ные элек­три­чес­кие све­тиль­ни­ки бы­ли вык­лю­чены че­рез один, от­че­го вок­руг был при­ят­ный по­лум­рак. По раз­ным сто­ронам бы­ли рас­по­ложе­ны две­ри в ком­на­ты с таб­личка­ми, ук­ра­шен­ны­ми гер­ба­ми рес­публик, ко­торым они при­над­ле­жали, от­че­го соз­да­валось ощу­щение не­кой ком­му­наль­ной квар­ти­ры. Ве­ро­ят­но, прос­транс­тво внут­ри ста­рого особ­ня­ка мно­гок­ратно пе­рес­тра­ива­лось, вклю­чая воз­ве­дение но­вых пе­рего­родок. Пят­надцать ком­нат, пос­ледние из ко­торых при­над­ле­жали Ива­ну и его родс­твен­ни­кам.
"Ук­раїнсь­ка Ра­дянсь­ка Соціалістич­на Рес­публіка" зна­чилось на пер­вой две­ри, ук­ра­шен­ной кра­сивой резь­бой в ви­де ко­лось­ев, об­рамля­ющих щит с вос­хо­дом сол­нца, на фо­не ко­торо­го был зо­лотой серп и мо­лот. Вен­ча­ла все это крас­ная звез­да. Дверь бы­ла зак­ры­та. Оль­га, ско­рее все­го, уже спит.
Нап­ро­тив бы­ла ком­на­та её млад­шей сес­тры. Бе­лару́ская Са­ве́цкая Са­цы­ялісты́чная Рэс­пу́бліка. Бук­вы БССР бе­лели на алых лен­тах. В сно­пы с ко­лось­ями бы­ли впле­тены по­левые цве­ты, цве­тущий лён спра­ва и соц­ве­тия кле­вера сле­ва, тот же се­реб­рянный знак и звез­да. Дверь в ком­на­ту, за­вер­ша­ющую ко­ридор и при­над­ле­жащую Бра­гин­ско­му, бы­ла при­от­кры­та, и что бы­ло на таб­личке, уви­деть не бы­ло воз­можнос­ти. По­дой­дя к яр­ко­му тре­уголь­ни­ку све­та на по­лу, Бай­льшмидт ос­та­новил­ся, ему не хо­телось вхо­дить к Ива­ну. Но то, что толь­ко его ком­на­та бы­ла не за­пер­та, вряд ли бы­ло слу­чай­ным сов­па­дени­ем или нев­ни­матель­ностью рус­ско­го. Тот знал, что «но­вый член семьи» обя­затель­но вый­дет на ноч­ную про­гул­ку по до­му, ко­торая не­из­бежно при­ведет к его вла­дени­ям.

Прус­сия ус­та­ло опер­ся на сте­ну с шер­ша­выми выц­ветши­ми обо­ями и, глу­боко вздох­нув, пе­решаг­нул не­высо­кий по­рог, тут же за­мерев от удив­ле­ния. Пос­ле объ­еди­нения с млад­шим бра­том они пос­тро­или боль­шой дом, где в раз­ных кры­лах рас­по­лага­лись их ком­на­ты. Тог­да Люд­виг не­доволь­но вор­чал, что Бай­льшмидт при­тащил с со­бой ку­чу, как ему ка­залось, хла­ма, ко­торый мож­но бы­ло ос­та­вить в дру­гих ре­зиден­ци­ях, а не вез­ти в Бер­лин. Но то, что пред­ста­вилось гла­зам прус­са­ка, гор­дивше­гося сво­ими рос­кошны­ми апар­та­мен­та­ми, удив­ля­ло. Ско­рее все­го, это бы­ло не ком­на­той, а прос­транс­твом со­сед­не­го до­ма, где уб­ра­ли од­ну из стен, ос­во­бодив мес­то под ог­ромный зал. Всю­ду бы­ли неб­режно раз­бро­саны стоп­ки пот­ре­пан­ных книг, ру­копи­сей и бу­маг с си­ними гер­бо­выми пе­чатя­ми. Сто­яли ог­ромные шка­фы и сун­ду­ки са­мых раз­личных ви­дов и сти­лей. У сте­ны с ок­на­ми, за­нима­ющи­ми прос­транс­тво до по­ла, воз­вы­шалась кро­вать с тя­желой дра­пиров­кой по­тёр­то­го бал­да­хина, верх ко­торо­го был не­ког­да ук­ра­шен зо­лочё­ным двух­го­ловым ор­лом, те­перь ва­ляв­шемся ря­дом и пок­ры­того тол­стым сло­ем пы­ли, а на его мес­те бы­ла стран­ная пя­тико­неч­ная ру­бино­вая звез­да, све­тив­ша­яся не­ров­ным ми­га­ющим све­том. Прой­дя меж­ду ме­белью и не­из­вес­тно за­чем бро­шен­ным на про­ходе пу­леме­том "Мак­сим", Гил­берт уви­дел прос­той де­ревян­ный стол с зе­леной лам­пой - единс­твен­ным дос­та­точ­но яр­ким ис­точни­ком све­та в этой час­ти вла­дений Бра­гин­ско­го, ко­торый си­дел за сто­лом, скло­нив­шись над стоп­кой бу­маг, вни­матель­но их изу­чая. Вок­руг воз­вы­шались ки­пы па­пок с над­пи­сями «де­ло №» и «со­вер­шенно сек­ретно».

- Бес­сонни­ца… Я же го­ворил те­бе, мо­жет по­надо­бить­ся ап­течка, она на кух­не, – го­лос рус­ско­го зву­чал дру­желюб­но, но Иван не отор­вался от чте­ния.
- У те­бя там есть что-то силь­нее ва­лерь­ян­ки? – ус­мехнул­ся Гил­берт, под­хо­дя бли­же.
Иван, на­конец, под­нял на не­го взгляд, от­ры­ва­ясь от свер­ху­роч­ной ра­боты.
- Бо­рис Бо­рисо­вич уве­рял ме­ня, что те­бе боль­ше не нуж­но ни­чего силь­нее. Хо­рошо, что ты при­шел, я как раз со­бирал­ся сде­лать те­бе по­дарок, – рус­ский встал из-за сто­ла, уб­рав до­кумен­ты в бли­жай­шую от­кры­тую пап­ку. На его ли­це иг­ра­ла без­мя­теж­ная ре­бячес­кая улыб­ка, ког­да он, по­манив прус­са­ка ру­кой, по­вёл его к од­но­му из ок­ру­жа­ющих шка­фов.
Ос­та­новив­шись око­ло зак­ры­тых ство­рок, Бра­гин­ский пох­ло­пал по кар­ма­нам фор­мы, ища ключ. На чёр­ной по­лиро­ван­ной по­вер­хнос­ти бы­ла при­бита мед­ная таб­личка с над­писью «до вос­тре­бова­ния».

Двер­ца от­во­рилась с про­тяж­ным скри­пом дав­но не сма­зыва­емых пе­тель. Не­тер­пе­ливо заг­ля­нув внутрь че­рез пле­чо Ива­на, Гил­берт не­воль­но от­шатнул­ся. На сред­ней пол­ке в тус­клом све­те ле­жало два до бо­ли зна­комых пред­ме­та, но прус­са­ку ка­залось, что он бы уз­нал их и в пол­ной тем­но­те. Это бы­ли его ве­щи: же­лез­ный крест и сталь­ные ос­колки тев­тон­ско­го ме­ча. Вос­по­мина­ния ох­ва­тили всё еще ту­ман­ную пос­ле дол­гих боль­нич­ных лет па­мять.

Гил­берт ни­ког­да не за­будет пос­ледние пол­то­ра го­да вой­ны. С ухо­дом Ита­лии Люд­виг ста­новил­ся все бо­лее по­рывис­тым в во­ен­ных дей­стви­ях, Баль­дшмидт ука­зывал на не­дос­татки пред­ло­жен­ных ко­ман­до­вани­ем опе­раций, но не­мец лишь ус­та­ло от­ма­хивал­ся. Ра­ны на те­ле Гер­ма­нии не про­ходи­ли, и про­мок­шие от алой кро­ви бин­ты при­ходи­лось ме­нять каж­дый день. О воз­вра­щении млад­ше­го бра­та на ли­нию фрон­та не мог­ло ид­ти и ре­чи, по­это­му Прус­сия лич­но по­ехал в став­ку, что­бы про­сить о вре­мен­ном от­ды­хе За­пада в бер­лин­ском гос­пи­тале и при­нять ко­ман­до­вание ос­новны­ми флан­га­ми на се­бя.

Го­рящий Кё­ниг­сберг 10 ап­ре­ля. Гил­берт ни­ког­да не ду­мал, что мо­жет быть так хо­лод­но - вес­ной в 12 гра­дусов теп­ла при бу­шу­ющем вок­руг пла­мени по­жара. Он сто­ял спи­ной к вхо­ду в ка­фед­раль­ный со­бор и сквозь дым по­жари­ща ви­дел на дру­гой сто­роне ре­ки раз­ру­шен­ный за­мок, в его кир­хе ког­да-то ко­роно­вали Фрид­ри­ха I, а те­перь там пря­чут­ся жи­тели го­рода, ста­ра­ясь за­бить­ся в спа­ситель­ную тём­ную глу­бину под­ва­лов от шква­ла рус­ской ар­тилле­рии.
Мно­гие ду­ма­ют, что Прус­сия име­ет нес­та­биль­ную пси­хику, но это да­леко не так. Он при­вык ра­зыг­ры­вать са­мов­люблен­но­го шу­та, но в глу­бине ду­ши он прак­ти­чес­ки всег­да спо­ко­ен. Хо­лоден и рас­четлив, как его млад­ший брат, ко­торый пе­ренял со вре­менем эту тща­тель­но скры­ва­емую от зна­комых чер­ту ха­рак­те­ра. Сей­час Гил­берт приз­на­ет­ся се­бе, что его му­ча­ет пло­хое пред­чувс­твие пе­ред бо­ем, вос­по­мина­ния о крат­ких встре­чах с рус­ским в хо­де этой ком­па­нии тре­вожат его.
Вос­точно-прус­ская опе­рация на­чалась еще в хо­лод­ном ян­ва­ре. Боль­ше все­го ста­ралась унич­то­жить его На­талья. Имен­но её вой­ска взя­ли древ­ний го­род в оса­ду, про­дол­жа­ющу­юся до се­год­няшне­го дня, Бе­лорус­сия упор­но под­тя­гива­ла к гра­ницам все си­лы ар­тилле­рии, ко­торые мог­ла най­ти ря­дом. Ей хо­телось сжечь не­навис­тный Кё­ниг­сберг, на­поми­на­ющий об ужа­сах ок­ку­пации, о ты­сячах уби­тых и уве­ден­ных в плен ее лю­дей. Она зна­ла, что Бай­льшмидт лич­но при­был за­щищать го­род, и каж­дый раз пос­ле оче­ред­но­го шкваль­но­го ог­ня, она страс­тно же­лала уви­деть его фи­гуру с бе­лым фла­гом, хро­ма­ющей по­ход­кой при­нося­щего ей тор­жес­твен­ную по­беду.
Ут­ро пос­ле оче­ред­но­го обс­тре­ла. Ар­лов­ская сто­яла на оче­ред­ном взя­том сол­да­тами не­мец­ком ук­репле­нии, жад­но всмат­ри­ва­ясь в ли­ца плен­ных, про­ходя­щих ря­дом под кон­во­ем. Сре­ди них опять не бы­ло вид­но Гил­берта.

- Здравс­твуй, сес­трен­ка! - силь­ные ру­ки Ива­на об­ня­ли ее сза­ди, сжав в сталь­ных объ­яти­ях. От рус­ско­го пах­ло по­рохом и го­рячим ме­тал­лом, от­че­го в гор­ле сра­зу же за­пер­ши­ло.
- Здравс­твуй... Он все еще не сда­ет­ся, - в го­лосе Бе­лорус­сии проз­ву­чала пло­хо скры­тая до­сада. Она не ожи­дала уви­деть бра­та так ра­но, же­лая за­кон­чить с этим вра­гом са­мос­то­ятель­но
- Ес­ли ты ду­ма­ешь, что смо­жешь его вы­курить, то ты оши­ба­ешь­ся. Гил­берт не кры­са. Он бу­дет за­щищать это мес­то до пос­ледне­го кам­ня, - го­лос рус­ско­го стал отс­тра­нен­но пе­чаль­ным, уб­рав ру­ки от сес­тры. Он ото­шел, хму­ро вгля­дыва­ясь в по­жари­ща.
- Зна­чит, пусть он сго­рит со сво­им прок­ля­тым… - де­вуш­ка не ус­пе­ла за­кон­чить фра­зу, встре­тив­шись взгля­дом с Ива­ном.
- Нет. Прек­ра­тить огонь, - Бра­гин­ский от­вел хо­лод­ный, как лед, ли­ловый взгляд от сес­тры, ко­торая лишь не­году­юще свер­кну­ла гла­зами и уш­ла в ко­ман­дный пункт от­да­вать при­каз.

Дрожь ухо­дит так же рез­ко, как и по­яви­лась. Бай­льшмидт обе­ими ру­ками стря­хива­ет пе­пел с пла­тино­вых во­лос. Иван уже ря­дом, шум взры­вов и вой са­моле­тов над го­родом прек­ра­ща­ет­ся. Гил­берт зна­ет, что тот не бу­дет пы­тать­ся убить его из­да­ли, ис­поль­зуя снай­пер­скую вин­товку. Это бу­дет фак­ти­чес­ки ри­ту­аль­ный бой, как в ста­рые доб­рые вре­мена, ког­да пе­ред ар­ми­ями вы­ходи­ли пред­ста­вите­ли обо­их сто­рон на по­еди­нок, за­час­тую пред­ре­ша­ющий ис­ход пос­ле­ду­юще­го сра­жения, толь­ко су­дя по ок­ру­жа­ющей об­ста­нов­ке ис­ход пред­ре­шен уже па­ру ме­сяцев на­зад. Ког­да-то дав­ным-дав­но, еще в мо­лодос­ти, прус­сак уви­дел мо­лодо­го Ива­на на чуд­ском озе­ре. Он сра­зу по­нял, что тот маль­чик в тол­пе рус­ских во­инов не че­ловек, что он та­кой же, как он. И уди­вил­ся, что тот так мал, но уже ве­дет за со­бой лю­дей, ко­торые ус­ту­па­ют, как ка­залось прус­са­ку, ве­лико­му тев­тон­ско­му ор­де­ну и по ору­жию, и по бо­евой под­го­тов­ке. Их ве­дет толь­ко ве­ра в то, что они за­щища­ют свою Ро­дину. И это са­мая страш­ная си­ла, ко­торую он не оце­нил тог­да. И с ко­торой ему при­дет­ся встре­тить­ся сей­час вновь. С си­лой все­го на­рода, все­го го­сударс­тва в ли­це Ива­на. Тог­да Прус­сия шел за свою идею, за ор­ден, за же­лание но­вых зе­мель и под­данных. Сей­час он идет не толь­ко за свой из­му­чен­ный штур­мом го­род, за центр Вос­точной Прус­сии, он идёт за Люд­ви­га, по­кину­того боль­шинс­твом из сво­их вче­раш­них со­юз­ни­ков, ок­ру­жен­но­го раз­гне­ван­ной Ев­ро­пой. От­части не по сво­ей ви­не, но раз­ве это бу­дет вол­но­вать тех, кто по­терял сво­их близ­ких, свои до­ма, спо­кой­ную жизнь и на­деж­ду на бу­дущее, тех, ко­го сей­час пе­репол­ня­ет пра­вед­ный гнев?Слиш­ком мно­го фи­лосо­фии и вос­по­мина­ний. Нер­вная ус­мешка оза­ря­ет ли­цо Гил­берта, ког­да он ви­дит приб­ли­жа­ющу­юся вы­сокую тем­ную фи­гуру сквозь дым по­жарищ.

Бра­гин­ский одет в ста­рую ши­нель и бе­лый шарф, точ­нее, он был ког­да-то бе­лым, сей­час это прос­то сим­во­лич­ная тряп­ка, по­дарен­ная его стар­шей сес­трой. В его ру­ках нет ору­жия, как впро­чем, его нет сей­час и в ру­ках Бай­льдшмид­та. Ли­цо рус­ско­го спо­кой­ное и уве­рен­ное, фи­ал­ко­вые гла­за ка­жут­ся тем­ны­ми, как ле­дяная во­да озе­ра, где ког­да-то то­нул прус­сак. И тот как ни­ког­да ра­нее чувс­тву­ет, что этот бой бу­дет для не­го пос­ледним, хоть и ста­ратель­но го­нит эту на­вяз­чи­вую мысль.
До рус­ско­го ос­та­ет­ся не боль­ше 10 мет­ров, ког­да они встре­ча­ют­ся взгля­дами. Хо­тя ско­ро дол­жно на­чать­ся но­вое нас­тупле­ние - Ар­лов­ская дол­го не бу­дет ждать - вок­руг не слыш­но зву­ков, толь­ко мер­ный скрип са­пог Бра­гин­ско­го и шур­ша­ние одеж­ды прус­са­ка, от­ря­хива­юще­го с се­бя гарь. Иван ос­та­нав­ли­ва­ет­ся в па­ре мет­ров от не­го, и оба про­тив­ни­ка чуть за­мет­но ки­ва­ют друг дру­гу. Не в знак при­ветс­твия, но в знак сог­ла­сия, что к сво­им вый­дет толь­ко один.

Гил­берт пе­рево­дит взгляд на ру­ки про­тив­ни­ка. Он зна­ет, что там бу­дет, но хо­чет про­верить пред­чувс­твие на де­ле. Се­год­ня вновь бу­дет по-ста­рому, толь­ко зна­комое с древ­них вре­мен же­лезо. Сталь длин­но­го во­доп­ро­вод­но­го кра­на за­гора­ет­ся алым от близ­ких вспо­лохов пла­мени. Прус­сия еще ши­ре ос­ка­лива­ет­ся в улыб­ке, в его ру­ке воз­ни­ка­ет меч, длин­ный, с тем­ной фи­лиг­ранью на лез­вии и кра­сивой гар­дой, ук­ра­шен­ной чер­ным крес­том, та­ким же, как он но­сит очень дав­но на шее. Та­ким же, как он на­дел на сво­его млад­ше­го бра­та в знак приз­на­ния их родс­тва и вза­имо­помо­щи.

Ед­ва уло­вимое дви­жение обо­их фи­гур, и звон ста­ли оз­ву­чива­ет на­чало ре­ша­ющей бит­вы. С са­мого на­чала Бай­льшмидт по­нима­ет, как все по­меня­лось с той пос­ледней встре­чи ря­дом с Пско­вом. Вы­пады рус­ско­го быс­тры и вир­ту­оз­ны, хо­тя его ору­жие и не мо­жет на­носить как ре­жущих, так и ко­лющих уда­ров, и ка­жет­ся гро­моз­дким. Но ог­ромная си­ла ярос­ти поч­ти сра­зу зас­тавля­ет прус­са­ка пе­рей­ти в за­щиту. Все его по­пыт­ки пе­рей­ти в на­паде­ние бло­киру­ют­ся от­бра­сыва­ющи­ми на рас­сто­яние уда­рами Ива­на. Мол­ча­ние обо­их и толь­ко звон ме­тал­ла. Про­ходит нес­коль­ко ча­сов, и Бай­льшмидт, ко­торо­го все бо­лее тес­нит Бра­гин­ский, чувс­тву­ет, как зем­ля ухо­дит у не­го из-под ног. Он па­да­ет нав­зничь, спот­кнув­шись о вы­пав­шей из раз­ру­шен­ной сте­ны хра­ма кир­пич. Тя­жело ды­ша, он вски­дыва­ет меч, ста­вя блок, опа­са­ясь воз­можно­го уда­ра свер­ху от Ива­на, но тот от­сту­па­ет на шаг и спо­кой­но да­ет про­тив­ни­ку под­нять­ся. Нель­зя ска­зать, что прус­сак рад то­му, что Бра­гин­ский нас­толь­ко бла­горо­ден и не пы­та­ет­ся убить его на зем­ле при пер­вой же воз­можнос­ти. Слиш­ком вы­сокие став­ки, что­бы рас­тра­чивать­ся на под­лость. Или мо­жет быть Рос­сия зна­ет, что это не упу­щение шан­са, а лишь прод­ле­ние ил­лю­зии, что у Вос­то­ка есть хоть ка­кой-то шанс про­тив не­го. Его фи­ал­ко­вые гла­за уже не так тем­ны, как в на­чале боя, ого­нек бе­зумия еще не раз­го­рел­ся в пол­ную си­лу. Гил­берт вста­ет, вы­тирая кровь со ще­ки, ко­торую рас­сек при па­дении. И сра­жение вновь про­дол­жа­ет­ся.

Ка­жет­ся, оно длит­ся уже слиш­ком дол­го, а, мо­жет быть, вре­мени уже прос­то не су­щес­тву­ет, как бы­ва­ет в ре­ша­ющие мо­мен­ты су­деб дер­жав. Бай­льдшмидт толь­ко па­ру раз всколь­зь за­дел рус­ско­го, но тот уже дав­но не об­ра­щал вни­мания на столь мел­кие ца­рапи­ны.
Тер­пе­ние Гил­берта на­чина­ет та­ять вмес­те с си­лами. Он боль­ше не мо­жет про­дол­жать сра­жать­ся в пол­ной ти­шине, на­чиная про­воци­ровать Бра­гин­ско­го рез­ки­ми реп­ли­ками о бло­каде Ле­нин­гра­да, пле­не На­таши и Оль­ги, их сож­жённых де­рев­нях. Оче­ред­ной прис­туп нер­вно­го сме­ха пре­рыва­ет­ся близ­ким раз­ры­вом сна­ряда, от ко­торо­го прус­са­ка под­ки­дыва­ет вверх и бро­са­ет в про­ём раз­би­того ок­на хра­ма.

Вой­ска на­чина­ют нас­тупле­ние. Сей­час, во вре­мя ре­ша­юще­го мо­мен­та, они сок­ры­ты от глаз обыч­ных лю­дей, но не от фи­зичес­ко­го воз­дей­ствия вок­руг. Гил­берт ши­пит от бо­ли, пы­та­ясь выб­рать­ся из ря­да сло­ман­ных де­ревян­ных чёр­ных ска­мей. Каж­дое дви­жение- пыт­ка, еще не за­жив­шие пе­рело­мы да­ют о се­бе знать. В пор­та­ле вхо­да по­яв­ля­ет­ся Иван, мед­ленно нап­равля­ющий­ся к про­тив­ни­ку, ос­матри­вая на хо­ду обе­зоб­ра­жен­ную обс­тре­лами пос­трой­ку. Гил­берт зна­ет, что уже ско­ро не смо­жет дер­жать в ру­ках меч, его ша­та­ет, и ды­шать ста­новит­ся все труд­нее из-за сло­ман­ных ре­бер, он прак­ти­чес­ки ог­лох от кон­ту­зии. Ес­ли бы он был прос­тым че­лове­ком, его не ста­ло бы уже дав­но. Но он по-преж­не­му ста­ра­ет­ся ата­ковать Рос­сию, прав­да, уже без преж­ней ух­мылки на бе­лом, как снег, ли­це.

Его вновь от­бра­сыва­ет оче­ред­ной удар, и Бай­льшмидт ска­тыва­ет­ся в глу­бокую во­рон­ку от сна­ряда по­сере­дине за­ла. Не ус­пе­ва­ет под­нять­ся, но прак­ти­чес­ки на реф­лексах ста­рого во­ина бло­киру­ет ме­чом сок­ру­шитель­ной си­лы удар стран­но­го ору­жия Бра­гин­ско­го. Мер­зкий дре­без­жа­щий звук ло­ма­юще­гося же­леза. Тем­ны­ми ос­колка­ми рас­сы­па­ет­ся кли­нок, столь­ко раз ве­рой и пра­вой слу­жив­ший ему, и бес­по­лез­ная ру­ко­ять па­да­ет на раз­би­тые мра­мор­ные пли­ты. Это ко­нец. Шум ору­жий сти­ха­ет. Прус­сия чувс­тву­ет, как Иван гру­бо хва­та­ет его за ки­тель и под­ни­ма­ет над по­лом. Он прак­ти­чес­ки те­ря­ет соз­на­ние от волн бо­ли, ох­ва­тыва­ющих все те­ло. Но Гил­берт не мо­жет поз­во­лить се­бе та­кую рос­кошь, как упасть в об­мо­рок имен­но сей­час. Пе­ред ли­цом вра­га, в мо­мент, ког­да его жизнь вот-вот за­кон­чится. И Иван прек­расно это по­нима­ет, кран ис­че­за­ет из его сво­бод­ной ру­ки. Гор­ло по­вер­женно­го Бай­льшмид­та неп­ри­ят­но хо­лодит ос­трое лез­вие ар­мей­ско­го но­жа, чер­ная лен­та с крес­том прак­ти­чес­ки од­ним дви­жени­ем сре­зана и уб­ра­на в кар­ман ши­нели рус­ско­го вмес­те с его от­ли­читель­ным зна­ком, ис­че­за­ет пос­ледняя ли­ния обо­роны, и где-то на пу­затой древ­ней баш­не в не­бо ус­трем­ля­ет­ся крас­ный флаг под тор­жес­тву­ющие кри­ки сол­дат. Бра­гин­ский мед­лит с рас­пра­вой, вгля­дыва­ясь в за­ос­трив­ши­еся чер­ты Прус­сии, мо­жет быть, он хо­чет за­пом­нить этот мо­мент, ког­да сам Ве­ликий гиб­нет в его ру­ках, ли­шен­ный вмес­те с се­реб­ря­ным сим­во­лом тев­тон­ско­го ор­де­на прав на­зывать­ся стра­ной. В тем­но-алых гла­зах нет стра­ха, толь­ко бес­ко­неч­ная ус­та­лость и со­жале­ние.

- Иван, Гер­ма­ния не убил тво­их сес­тер, я ...- хри­пит Гил­берт. И, су­дорож­но вды­хая, от­ры­вис­то, по-не­мец­ки: - Про­шу дать мне пра­во на пос­ледние же­лание. Ему не хва­та­ет воз­ду­ха от не­пере­носи­мой для Ве­лико­го бо­ли уни­жения, от осоз­на­ния то­го, что он фак­ти­чес­ки умо­ля­ет сво­его зак­ля­того вра­га. Дол­гий прис­туп каш­ля с кровью сот­ря­са­ет ис­ка­лечен­ное те­ло Прус­сии.
- Что ты хо­чешь? - го­лос рус­ско­го спо­ко­ен, хо­тя не­доб­рые огонь­ки в гла­зах го­ворят, что ему не хо­телось бы от­ры­вать­ся в мо­мент три­ум­фа от сво­ей до­бычи для соб­лю­дения нег­ласно­го до­гово­ра о вы­пол­не­нии пос­ледне­го же­лания по­беж­денно­го.
- Не уби­вай Люд­ви­га, не уби­вай мо­его... Бра­та. – Бай­льшмидт не же­ла­ет, что­бы его, воз­можно, пос­ледние в жиз­ни сло­ва бы­ли ска­заны на рус­ском язы­ке, ему все слож­нее зас­та­вить се­бя сох­ра­нить хоть ка­кое-то соз­на­ние и не на­чать сто­нать от бо­ли. Мол­ча­ние Бра­гин­ско­го ка­жет­ся ему бо­лее дол­гим, чем их бой, хо­тя оно длит­ся мень­ше ми­нуты.
- Хо­рошо, - ко­рот­ко бро­са­ет рус­ский, кач­нув го­ловой в знак сог­ла­сия. Толь­ко по это­му жес­ту Гил­берт осоз­на­ёт, что рус­ский вы­пол­нит прось­бу.
- Ave Maria... Vos autem postquam audistis me, - ти­хо шеп­чет тев­то­нец. Толь­ко пос­ле это­го поз­во­ляя се­бе про­валить­ся в спа­ситель­ное от бо­ли не­бытие. От­няв от гор­ла быв­ше­го вра­га нож, Иван поч­ти бе­реж­но опус­ка­ет Гил­берта на раз­би­тые мра­мор­ные пли­ты.
По­вер­женный враг у его ног те­перь все­го лишь мо­лодой че­ловек в пор­ванной и за­литой кровью уни­фор­ме. На вид ему не боль­ше 22 лет, хо­тя он и стар­ше Бра­гин­ско­го. Иван под­ни­ма­ет Бай­льшмид­та и уно­сит его в по­левой гос­пи­таль за ли­ни­ей фрон­та. Вра­чи при­вык­ли к стран­ностям сво­его ко­ман­ди­ра, но все же воп­ро­ситель­но смот­рят, уви­дев на сто­ле изу­вечен­но­го не­мец­ко­го сол­да­та.

- Он дол­жен вы­жить, - го­лос рус­ско­го по-дет­ски не­пос­редс­тве­нен, но зас­тавля­ет мед­персо­нал вздрог­нуть.
- Вы пой­ми­те… Га­ран­тий на выз­до­ров­ле­ние сей­час мы не мо­жем дать... Он...- глав­ный хи­рург осе­ка­ет­ся, по­нимая, что го­ворить о кри­тичес­ком сос­то­янии мо­лодо­го че­лове­ка бес­по­лез­но, это слиш­ком оче­вид­но.
- Он вы­караб­ка­ет­ся. Как толь­ко бу­дет тран­спор­та­белен, не­мед­ленно со­об­щить мне, - улыб­ка оза­ря­ет ли­цо Бра­гин­ско­го. По­беди­тель об­во­дит взгля­дом каж­до­го в опе­раци­он­ной и хит­ро заж­му­рива­ясь, ухо­дит, бо­лее ни­чего не ска­зав.


Обос­нуй

Бо­рис Бо­рисо­вич уве­рял ме­ня, что те­бе боль­ше не нуж­но ни­чего силь­нее. "Бо­рух Бер­ко­вич Ко­ган д.м.н., про­фес­сор, член-корр. АМН, ве­дущий врач И.В Ста­лина"

... и где-то на пу­затой древ­ней баш­не в не­бо ус­трем­ля­ет­ся крас­ный флаг под тор­жес­тву­ющие кри­ки сол­дат... "10 ап­ре­ля бы­ли в ос­новном лик­ви­диро­ваны пос­ледние оча­ги соп­ро­тив­ле­ния нем­цев в Кё­ниг­сбер­ге. На баш­ню Der Dona бы­ло вод­ру­жено Зна­мя по­беды."

Vos autem postquam audistis me " лат. Вы ус­лы­шали ме­ня"

часть 3

Брагинский всё возится на нижней полке, с шумом перекладывая какие-то вещи, не замечая, что Гилберт слишком долго молчит и перестаёт дышать.
Сейчас шея Ивана находится как раз на уровне его руки, вечно закутанная белоснежным шарфом над военной формой. Снимает ли он его когда-нибудь вообще? Воздух в комнате становится вязким, и Байльшмидту тяжело его вдохнуть. Он переводит взгляд с осколков меча, до которых вполне может дотянуться, на не подозревающего ничего русского. От продолжительной нехватки воздуха в глазах все больше темнеет, пруссак может различить только узкий круг предметов, в котором видна часть шкафа с трофеями, и Ивана, на котором светлая ткань Ольгиного подарка становится отличной меткой для удара. До того, как немец решает, стоит ли воспользоваться моментом и отомстить за унижение, Россия, видимо нашедший то, что искал, вновь выпрямляется в полный рост и поворачивается лицом к Гилберту.

- С тобой все в порядке? - будничным голосом спрашивает Брагинский, интуитивно почувствовавший изменения в собеседнике. Сейчас его вечная полуулыбка на простом с крупными чертами лице раздражает пруссака, как никогда сильно. С ней Иван вечно похож на блаженного, только, в отличие от последнего, может убить. Быстро и без сожаления.
- Да...- судорожно шумно втягивает в себя воздух немец, кашлянув от попавшей в горло пыли. - У тебя здесь душно.
Брагинский встряхивает головой, убирая мешающие смотреть волосы, протягивает Гилберту что-то блестящее.
- Повесишь себе на дверь. Нравится? - если бы Байльшмидт не перевел взгляда на предмет в руках русского, он бы непременно отметил огонек веселья в фиалковых глазах России. Это бронзовый круглый щит, на котором в традиционных для СССР венках из не самых пышных колосьев изображен грубо стесанный молот, олицетворяющий всесильный рабочий класс.
- Надеюсь, у меня есть право на внесение корректировки в герб, - Пруссия идеально сдерживает в себе желание разбить русскому лицо этой усмешкой над его народом. Даже его тембр остается на удивление неизменным. Отчего Иван несколько разочарован, он ждал хоть какого-то проявления эмоций на свой личный набросок эмблемы.
- Да. Но могу сразу предупредить, никаких орлов, - сказано это голосом, не позволяющим препирательств.
- На нём не будет надписей, - выделяя отрицательную частицу, парирует пруссак, отходя к столу и присаживаясь на стул около него. Он вальяжно закидывает ногу на ногу.
- Договорились, завтра утром закрепи на двери. А то сейчас спят все, - соглашается Брагинский. Он не настроен на долгие уговоры. Упорно не замечая изменившегося поведения Байльшмидта, неторопливо закрывает шкаф и, усаживаясь за бумаги, кладет герб на ближний к немцу край стола.
- Думаю, не стоит этого делать сейчас. Придется снимать и вешать новый, дырки останутся, - уже не скрывая издёвки, отвечает немец, на бледных губах хищно проступает оскал, он чувствует слабую, но возможность диктовать условия. Весь их разговор как прогулка по болоту. Прощупывание почвы под ногами, никогда не знаешь, когда провалишься.
- Хорошо, - Иван вновь углубляется в срочные донесения, выпад Пруссии кажется ему жалким, конечно же, тот не так глуп, чтобы жалеть чужую мебель. Тем более в следующем году, а может быть и раньше, Россия собирался переезжать из этого дома в одну из новых высоток. Слишком много стал помнить этот временный приют, в котором он жил еще до революции. Его не смущает, что на работу придется добираться чуть дольше. Русский до сих пор не хочет признаваться себе, что невольно всё дальше уходит от политического центра столицы. Пора отпускать прошлое, и Байльшмидту рано или поздно придется сделать это тоже.
- У тебя есть сигареты? - вновь нарушает тишину голос немца.
Вместо ответа Иван, не глядя, достает из кармана пачку папирос Герцеговина флор и спички. Хмыкая, Гилберт небрежно достает одну, перебирает в пальцах, пытаясь что-то определить - диаметр ровно 0,3 дюйма.
Его смешок больше похож на удержание кашля. Чиркнув спичкой о затертый коробок, немец глубоко затягивается.
- Ольга не заругает? - выдыхая из ноздрей дым, Пруссия сладко потягивается, все шире улыбаясь. В голове приятно кружится, хотя папиросы крепче, чем те, к которым он привык. Он так давно не курил. Движения больше не отдают глухой болью в теле.
- Не заругает, - напрасно немец ждет, что он оторвется от дел. Возможно, он даже не будет ложиться и проработает всю ночь. На часах уже ближе к трем, а к восьми он должен быть в Кремле на ежедневном отчете. И всё же полунамек о смутном времени тенью неприязни промелькнул на склоненном к листам лице.
Докурив папиросу и смяв ее в хрустальной тяжелой пепельнице, которая ощутимо наполнена окурками уже до него, Гилберт уже собирается уходить, когда Иван, словно вспомнив о чем-то важном, пристукивает по столу карандашом, обращая на себя внимание.
- Сходишь завтра с сестрами в ЦУМ. Наташа расстроена. А там, говорят, новые платья привезли...- по тону Брагинского невозможно понять оттенок слова "сходишь". Приказ или же просьба?
- Угу, себе тоже что-нибудь подберу, только прибалтов не нужно, я теряюсь от такого количества дам, - иронично бросает Байльшмидт.
- Пришлю утром машину, - лицо Ивана безмятежно, хотя глаза внимательно следят за движениями немца.
- Я не настолько стар, чтобы возить мою задницу пару кварталов, - услужливость Ивана раздражает, впрочем, он нисколько не заинтересован в продолжение столь позднего разговора.
- Хорошо, посмотришь моё метро. Из двора налево и еще раз налево. А впрочем, ты с сестрами будешь, они покажут, - Иван не уверен, что Гилберт дослушает его. Быстрыми шагами немец молча покидает комнату. Брагинский тяжело вздыхает и закуривает, устало подходя к окну. Распахивает старую скрипучую раму. Прохладный воздух приятно холодит лицо, вытягивая остатки дыма из помещения. Внутренний двор дома освещен лишь старым фонарным столбом. Около тусклой лампочки вьётся беспокойная мошкара. Окурок, рассыпая быстро затухающие искры, упал вниз, туда же была вытряхнута пепельница. Громко захлопывается окно второго этажа, Иван не слышит тихого чертыханья человека в гражданском, стоящего слишком близко, для случайного позднего прохожего, к стене дома.

часть 4

Байльшмидт не помнит, когда он просыпался по будильнику последний раз, поэтому, когда тот резким треском пытается напомнить о себе, пруссак быстро убирает его под подушку, откуда доносится сдавленное обиженное треньканье. Это напомнило ему давний вечный спор Альфреда и Старого света. Первый всегда старался придумать лишь бы что-нибудь, но новое, отличное от европейского. Свой первый будильник он гордо принес Артуру, но вместо похвалы тот следующим утром полетел в голову незадачливому американцу. Доброе утро не может начинаться в 4 am. Через 60 лет, «старший братик Европы» подарил Квикленду другие часы, но англичанину они так и не пришлись по душе, видимо, память первого слишком раннего подъема была еще свежа.

Сегодня же эта бесполезная для старого солдата вещь полетит в помойку, врожденная точность не требует понуканий, тем более от России. Гилберт на ногах уже около часа. Стоит, вглядываясь в узкую полоску света под дверью, в которой снуют неясные тени. Немец уже полностью одет: в светлых хлопчатобумажных брюках и белоснежной рубашке, еще больше подчеркивающих неординарную бледность его кожи. Его коробит от штатского, практически всю свою жизнь он менял одни униформы на другие, чем был страшно доволен. Затянувшееся ожидание невольно наводит на мысли о прошлом…

Недалеко от «Площадки для привала» в 1937 году, когда еще ничего не предвещало беды, его водитель пропускал колонну пленных. Среди них была немолодая женщина, заметив машину, она указала на неё рукой, что-то прокричав, конвоиры тут же напомнили, что вести себя подобным образом не следует, но цыганка все еще кричала, когда её пытались вернуть в строй. Почему? Он тогда просил шофера узнать, что она говорила. Что двигало его порывом? Неприязнь к кочевому народу, до которого ему не было дела? Праздное любопытство? Или усиленный интерес к оккультным знаниям, подхваченный от Людвига? Водитель принес ответ через несколько минут, по его поведению было видно, что он не решается ответить на вопрос начальника. Казалось, что судьба давала ему еще один шанс не узнать этого, спокойно доехать до Берлина и заняться делами брата. Но он спросил еще раз, что говорила та оборванка, тыкая своими грязными руками в автомобиль. Она сказала: «Великий вспомнит двойственность имени, когда уйдёт на Восток». Казалось бы, глупость, ведь он сам был Востоком. Да и сколько людей проклинали его, желали что-то вслед за все столетия его жизни. И что могли они, простые смертные, знать о нём, он не был им ровней. Тем более тем, кто не относился к его народу. Но, тем не менее, слова ромны сбылись, и теперь, без оружия и фактически без земель, он был именно заложником в этом старом доме в центре так и не взятой столицы России.
Нужно идти на завтрак, но видеть пресные рожи семьи СССР ему не хочется. За окном, выходящем во внутренний двор, еще темно, но лампу в комнате Гилберт не включал. В темноте всегда лучше думается. Нужно верить в то, что самый тёмный час бывает перед рассветом.

Дверь в комнату распахивается без стука, прерывая течение мыслей. В проеме возникает высокая фигура Ивана, тот в форме, которую, видимо, так и не снимал, под глазами темные тени после бессонной ночи.
- Идём завтракать, - голос русского, не смотря на его внешний вид, звучит бодро.
- Я не хочу есть, - немец выжидающе смотрит на вошедшего.
- Пойдём, больше просить не буду… - в тоне слышится неявная угроза, и немец нехотя следует в обеденную комнату.
В ней уже собрались Наталья, и Ольга, и, конечно же, Прибалтика. На столе достаточно аппетитный завтрак, вид которого отвлекает Гилберта от окружающих и делает не самое радостное утро в его жизни чуть лучше. Доброго утра ему желает только Украина, впрочем, без особого энтузиазма, скорее из вежливости. Брагинский ест торопливо. Непонятно, почему ему было так важно, чтобы ГДР присутствовал за столом, если он так спешит.
- Отдыхайте сегодня. Оля, Наташа - по магазинам, нечего дома в такую погоду сидеть! – улыбается Иван, выходя из-за стола и приобнимая подавшихся к нему сестер. На прощание он кидает проницательный взгляд на Байльшмидта, в котором читается «и чтоб без фокусов».
До конца завтрака все сидят молча, слышится лишь тихий звон приборов о тонкий ленинградский фарфор.
- Наталья, я уберу? - в полголоса, словно не смеет сказать громче, спрашивает Торис, быстро забрав у младшей из рук посуду. Та не сопротивляется и лишь злобно смотрит на немца, когда тот бросает вслед удалившемуся Литве, что тот «баба».

Байльшмидт выходит на улицу первым. За аркой нового дома, к которому пристроены части двух старых, в которых, видимо, они и живут, слышится шум машин на Тверской. Москва давно проснулась. Уже стало совсем светло, когда из подъезда наконец выходят сестры Ивана, обе в летних расклешенных платьях-рубашках. На Арловской наряд насыщенно синего цвета и такой же шёлковый бант в волосах, у Украины же обруч в волосах лазоревого цвета. Гилберт уже устал их ждать, его не покидает чувство, что за ним наблюдают, и это явно не швейцар, который делает вид, что Пруссии не существует, даже не удосужившись подержать тяжелую парадную дверь, которая больно ударила немца в спину.

- Пойдемте уже! – нетерпеливо бурчит Наталья, первая быстрым шагом скрывающаяся в арке, не подождав сестру. Украина лишь с легкой полуулыбкой жестом приглашает пруссака следовать за ними.
На улице пока еще не много людей, а те, что есть, спешат по своим делам и не обращают внимания на праздную троицу, не характерную для рабочего времени города.
Вход в метро находится в высоком здании Концертного Зала Чайковского, в тяжелых дверях исчезает силуэт Белоруссии, раньше, чем Гилберт успевает придержать створку.
- Не беспокойся, она привыкнет, - расценивая жест простой вежливости, как нечто большее, произносит, проходя, Украина. Длинный эскалатор, освещенный круглыми на высоких стальных ножках светильниками, неспешно везет их на станцию. Теплые волны воздуха, пахнущего креозотом, окутывают немца. Вот и сам зал станции. Теперь понятно, почему Иван хотел, чтобы немец увидел его.

Всюду полированный мрамор различных расцветок, закованные в сталь колонны арками замыкаются на потолке. На нем мерцают освещенные мягким теплым светом великолепные мозаики, отражающие тему неба. Самолеты, застывшие в лихих виражах, башни кремля, гордо устремляющие алые звезды в небо, птицы и разноцветные купола парашютов. Это действительно красиво и качественно сделано, замечает Пруссия, не зря именно ее выбрал вождь народов для городского собрания, на котором было оповещено о скором разгроме немецкой армии. "Маяковская" - значится на стене. Но Гилберт не находит никаких упоминаний о поэте вокруг, этому месту следовало было называться Триумфальной площадью, Иван перемудрил с названием, стараясь почтить память поэта. Арловская впорхнула в подошедший поезд, и украинка, не задумываясь, что нарушает личное пространство немца, хватает его за рукав, толкая внутрь желто-горчичного вагона.
"Осторожно двери закрываются. Следующая станция Площадь Свердлова"

Ощущение, что он где-то уже это видел, неприятно поскреблось в память Байльшмидта. Этот состав был ему знаком, несмотря на изменившуюся внутри обстановку. Те же окна, но уже без инкрустации буковым деревом, стены обклеены линкрустом, те же мягкие сидения, но перетянутые кожей.
- Да, это трофейные. Съел? - подтвердила догадку Наталья с нескрываемым торжеством, снизу вверх посмотрев на пруссака.
- Маленькая злобная дрянь! - прошипел с сильным акцентом пруссак. На долю секунды ему нестерпимо захотелось отвесить ей воспитательный подзатыльник, наплевав на последствия.
- Фашист! - довольно громко сказала Арловская. Люди стоящие рядом с удивлением оглянулись на девушку.
- Ты бы придумала что-то новое, тебя, похоже, заклинило, - парировал Гилберт в полный голос, его произношение, похоже, заинтересовало мужчину с выправкой военного, который всматривался в лицо пруссака еще с первого выпада белоруски. Но дальше перепалка не продолжилась, за округлыми стеклами уже появилась платформа новой станция, и Украина, все еще сжимающая Байльшмидта за рукав, с силой потянула его в сторону выходу в город, не дав рассмотреть архитектуру. Старшая сестра России не пыталась вмешаться в перебранку, но румянец на ее лице и синие глаза, ставшие строгими, выдавали неприязнь к произошедшему. Больше всего ее расстраивало, что конфликты стали происходить уже при чужих людях.
- Ольга, меня можно уже отпустить, - перейдя через оживленную Пушкинскую, негромко сказал пруссак в небольшом сквере, хотя Арловская уже была далеко от них и не могла слышать слов, сказанных и в полный голос.
- Да, конечно, Гилберт, - украинка разжала пальцы. - Но впредь на людях не нужно. Наташа молода, и ей тяжело, но ты-то...- Ольга многозначительно взглянула на него и ускорила шаг, стараясь нагнать сестру.

"А мне здесь не тяжело, я всю жизнь мечтал по магазинам шляться с славянскими сумасшедшими" - подумал про себя Байльшмидт, ему не хотелось идти быстрее, тем более жара уже заполняла город, и то, что сейчас он шел по скверу, расположившемуся под копытами четверки гигантских бронзовых коней, которых Аполлон сумел удержать на крыше большого театра, было как нельзя кстати. Здесь была хоть какая-то тень, спасение от уже жаркого утреннего июньского солнца. Неподалеку раздавался шум воды в небольшом фонтане.
Когда он подошел к Петровке, пожалуй, одной из немногих московских улиц, не тронутой массовым лихорадочным переименованием Брагинского. Гилберт увидел, что к серому высокому серому зданию центрального универмага Москвы, больше похожего на средневековый готический собор, подъехала блистающая хромированными деталями черная машина, явно не советского производства. Немец не знал эту модель, она была видимо из новых, но нутром почувствовал, что она принадлежит к американскому дизайну. Из нее вышел красивый генерал-лейтенант, которого он сразу же узнал, хотя никогда не видел - тот был похож на своего отца. Но больше всего его привлекла дама, которой молодой человек сам открыл дверь и галантно помог выйти из автомобиля. Девушка была высокого роста, с пышными пшеничными волосами до плеч, лежащими в аккуратной прическе. Она была незнакома немцу и стояла к нему спиной, звонко смеясь в ответ на какую-то шутку кавалера. Ее смех вызывал в памяти пруссака отдаленное, не связанное с конкретным местом воспоминание летней поездки с одним из своих кронпринцев, но больше подпорченная сильнодействующими обезболивающими память не показала. Сестры Брагинского уже были на противоположной стороне улицы, от пары их отделяло не больше 10 метров. Генерал-лейтенант кивнул им в знак приветствия, все еще держа таинственную незнакомку за руку. Он вновь обратился к ней, но та, смеясь, легко выскользнула из его рук и, что-то сказав на прощанье, поспешила к подходящим странам. Молодой человек недолго смотрел ей в след, сел в машину и скрылся в потоке машин.
Гилберт не хотел бы с ним встречаться, и как только тот перестал быть видимым, он направился к переходу через улицу. По пресному выражению лица Арловской было понятно, что общество милой дамы, которую подвозил сам сын вождя народов, было ей крайне неприятно. Что не могло не радовать немца, ему выпадал шанс не только познакомиться с неизвестной в красивом белоснежном платье-клеш, украшенном ярко-алой полоской-елочкой, но и неизбежно позлить своим отношением к ней Наталью.


Обоснуй:

Доброе утро не может начинаться в 4 am. механический будильник был построен американцем Леви Хатчинсем в 1781 году, устройство могло звонить только в 4.00.

Через 60 лет, «старший братик Европы» подарил Квикленду другие часы… первый будильник, который звонил в нужное время был усовершенствован французом Антуаном Радье в 1847 году.

Недалеко от «Площадки для привала»… концентрационный лагерь Берлин-Марцан для содержания представителей цыганских меньшинств, образован в преддверии подготовки к Летним Олимпийский играм 1936 года.

Гилберт - От древнегерманского имени Giselbert: gisal, gīsel (залог, заложник) либо gīsil (стрела) и beraht, berht (светлый)

...не зря именно ее выбрал вождь народов для городского собрания, на котором было оповещено о скором разгроме немецкой армии. 6 ноября 1941 года на «Маяковской» состоялось заседание Московского Совета депутатов трудящихся с московскими партийными и общественными организациями, приуроченное к 24-й годовщине Октябрьской революции 1917 года. В этот день здесь с докладом выступил Иосиф Сталин.

Этот состав был ему знаком, несмотря на изменившуюся внутри обстановку. Вагон типа «В». Произведённые в Германии, полученные в качестве репарации и эксплуатировавшиеся в СССР после Второй мировой войны. Для новой жизни вагоны были переоборудованы достаточно радикально. Часть пассажирских вагонов имела плюшевые сиденья, вместо кожаных. Дубовую и буковую отделку салонов сняли, а стены оклеили линкрустом — специальной прочной вощёной бумагой с рельефными рисунками.

…подъехала блистающая хромированными деталями черная машина, явно не советского производства. Packard Patrician 400 Шестиместный седан, созданный в аэростиле, который в то время входил в моду, покорил воображение В.И. Сталина.

Ее смех вызывал в памяти пруссака отдаленное, не связанное с конкретным местом воспоминание летней поездки с одним из своих кронпринцев… Первый визит Фридриха Вильгельма в свите отца состоялся летом 1818 года: король и кронпринц прибыли в Москву, где 17 апреля великая княгиня Александра Федоровна родила первенца – сына Александра.

запись создана: 11.01.2015 в 17:59

@темы: Россия, Германия, Беларусь, фанфикшен, Украина, беспокойный автор, hetalia, Балтика, APH, Пруссия